Фултонская речь бывшего премьер-министра Великобритании стала спусковым крючком к началу «холодной войны»

Иосиф Сталин: “Черчилль и его друзья поразительно напоминают Гитлера”

Советский посол в Лондоне Федор Гусев (на фото в центре) прозорливо назвал британского премьера «авантюристом, для которого война является его родной стихией». 5 марта 1946 года, всего через десять месяцев после своего тоста за Победу, уже бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль (на фото- справа), выступая в Вестминстерском колледже в городе Фултоне (США, штат Миссури), произнес ставшие крылатыми слова о советском «железном занавесе». Вызов брошен. Бывший премьер полагал, что надо сполна использовать историческую передышку перед тем, как СССР создаст собственную атомную бомбу. В том, что это произойдет, Черчилль не сомневался: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железная завеса спустилась на континент. <…> Я отгоняю от себя мысль, что новая война неизбежна или, более того, что новая война нависла. Я говорю теперь об этом потому, что я уверен, что наше счастье находится в наших собственных руках и что мы в силах спасти будущее. <…> Я не верю в то, что Советская Россия хочет войны. Она хочет плодов войны и безграничного распространения своей силы и своих доктрин».

С точки зрения Запада, Сталин хотел невозможного: вернуть некогда принадлежавшие Российской империи турецкие области Карса, Артвина, Ардахана, установить контроль Советского Союза над черноморскими проливами, гарантировать участие Красной Армии в оккупации Японии. Союзники расценили эти вполне логичные для страны-победителя требования как абсолютно недопустимые… Через неделю после фултонской речи новоявленного ученого (бывший премьер выступал по случаю вручения ему диплома о присуждении ученой степени), 11 марта 1946 года, газета «Правда» опубликовала передовую статью «Черчилль бряцает оружием». Да, к этому моменту фултонский оратор был уже просто частным лицом. Да, присутствовавший в Фултоне американский президент Гарри Трумэн отказался прокомментировать его слова. Но суть вещей была иной.

Миссури – родной штат Трумэна. Президент прибыл в колледж вместе с Черчиллем и представил его академической общественности, что сразу придало грядущей речи «ученого» особую политическую значимость и веское основание трактовать ее как совместный англо-американский политический манифест. Отказ президента от комментариев можно было истолковывать как неизбежную в данных обстоятельствах дань дипломатическим традициям. «Фултонская речь впервые открыто сформулировала фундаментальный западный вызов Сталину, который тот не мог не принять».

Вызов принят

Сталин сполна использовал неожиданный информационный повод для очередной мобилизации ресурсов. Коллективные читки и обсуждения газетной передовицы прошли на всех предприятиях. Во время одной из таких бесед сменный мастер цеха Московского автомобильного завода им. Сталина заявил: “Наглость Черчилля, его бредовая речь направлены против нас. Не покладая рук мы должны работать над укреплением обороноспособности Родины”³.

Публикация в “Правде” обширных выдержек “фултонский речи” взбудоражила общественное мнение и мгновенно породила множество вопросов у руководителей и рядовых граждан. “Будут ли увеличены ассигнования на военные нужды? Сможет ли наше правительство в случае внезапного нападения быстро перестроить промышленность на военный лад, если сейчас ряд важных оборонных заводов переведен на выпуск мирной продукции? Не приостановится ли демобилизация бойцов из Красной Армии? Будут ли переведены важные оборонные предприятия на удлиненный рабочий день? Не повлияет ли усложнившаяся международная обстановка на выполнение намеченных планов по выпуску товаров широкого потребления?”⁴

И товарищ Сталин незамедлительно дал ответ. Через три дня, 14 марта 1946 года, «Правда» опубликовала интервью Сталина по поводу речи Черчилля. Вождь рассуждал о международных проблемах без необходимого в подобных случаях дипломатического такта и не стеснялся в характеристиках недавнего союзника по борьбе с гитлеровской Германией. Оценки отличались оскорбительной для бывшего премьера прямотой, открыто выражавшей пренебрежение и неуважение. «Смесь элементов клеветы с элементами грубости и бестактности»; «господин Черчилль грубо и беспардонно клевещет»; «что ни слово, то грубая и оскорбительная клевета»; «он явным образом передергивает карты»; «бродит около правды»…

Более того, интервьюируемый провел параллель между Черчиллем и Гитлером. «По сути дела г-н Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И г-н Черчилль здесь не одинок – у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки. Следует отметить, что г-н Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. <…> Несомненно, что установка г-на Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР». А закончил интервью категоричным утверждением: если Черчилль и его заокеанские друзья организуют новый поход против СССР и стран Восточной Европы, «то можно с уверенностью сказать, что они будут биты так же, как они были биты в прошлом, 26 лет тому

ВЫЗОВ ПОДДЕРЖАН

Вождь не только недвусмысленно заявил народу о весьма вероятной новой войне, но и конкретно указал на тех, от кого исходит угроза послевоенному миру. В сложившейся ситуации не могло быть и речи о скором улучшении жизни населения: все имеющиеся ресурсы должны быть направлены на достижение единственной цели – укрепление обороноспособности страны.

В очередной раз вождь переломил настроения людей. После сталинского интервью уже не мечтали о выстраданном на Великой Отечественной светлом будущем, но думали только об одном: «Лишь бы не было войны!» Слесарь одного из столичных оборонных заводов: «Только было начали беспокоиться об улучшении материально-бытовых условий трудящихся, и это всем нам было приятно. Тов. Сталин сказал, что мы сильны и побьем капиталистов. Из этого следует вывод: надо готовиться к войне и опять переживать трудности». Работница фабрики в городе Коврове: «Свободная торговля по коммерческим ценам несколько облегчила положение рабочих, а тут опять война, – придётся запастись сухарями».

 

+++

8 мая 1945 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль приехал к советскому послу в Лондоне Федору Тарасовичу Гусеву – отпраздновать победу над нацистской Германией. Понятный и достойный жест, свидетельство товарищества по оружию и сотрудничества держав антигитлеровской коалиции. Но был у этой встречи еще один подтекст…

Как вспоминал Гусев, Черчилль приехал без всякого предупреждения. Его сопровождала дочь Мэри. Она была в военной форме, а он в гражданском костюме, с цветком в петлице. Черчилль был очень возбужден и кричал: «Виктори! Виктори!» Вместе они вышли на крыльцо резиденции – приветствовать восторженных лондонцев. Затем перешли внутрь, чтобы обменяться поздравлениями и поднять тост за Победу. Сохранились фотографии. На них видно: несмотря на всеобщую радость, британский лидер насуплен да и Гусев неулыбчив. В чём причина? Да, уже тогда появились первые признаки «холодной войны» и Черчилль не исключал вооруженного конфликта с СССР. Но подтекст глубже… С первого знакомства этих людей разделяла взаимная неприязнь, и они не могли забыть о ней даже в такой день. Весовые категории премьера и посла несопоставимы. В боксе против «супертяжа» не выставляют соперника в «весе пера». Но Черчилль был политиком до мозга костей и не щадил тех, кого записывал в свои противники. Что же не поделили аристократ, «величайший британец в истории», владыка огромной империи и простой крестьянский сын, который всего добивался своим горбом?

+++

Гусев родился в 1905 году на Псковщине, в деревне Закрапивенье, которую потом сожгут гитлеровцы. Отец умер в 1925-м от травмы, полученной в Русско-японскую войну: его при отдаче орудия шибануло лафетом. Долгое время в семье хранилась его медаль. Как вспоминал сын, «болталась в ящике с инструментами». Жили они с матерью, со старшим братом и сестрой. Школа-семилетка – в трёх с половиной километрах. Нет башмаков – и первый год мальчишка потерял. Но окончил и семилетку, и среднюю, и советскую партшколу, а в 1935 году – Институт советского строительства и права. Получив профессию экономиста-плановика, работал в областной плановой комиссии, в Смольном. Однажды бросилась в глаза заметка в «Правде»: «Институт дипломатических и консульских работников НКИД проводит прием на первый курс. Принимаются лица с высшим гуманитарным образованием. Два года обучения». Задумался – и написал заявление.

Его почти сразу пригласили в Москву, на Кузнецкий мост – там тогда находился наркомат. Принял его сам нарком Максим Литвинов. Говорили минут двадцать. «Вы нам подходите…» Два года учебы вместе со Степаном Кирсановым, Анатолием Кулаженковым, Яковом Маликом, Федором Молочковым и Борисом Подцеробом, – все они станут известными дипломатами. А среди лекторов – полпреды Александра Коллонтай, Иван Майский, Александр Трояновский, Борис Штейн. Английский осваивали под руководством жены Литвинова, англичанки Айви Вальтеровны…

В 1937 году его взяли в 3-й Западный отдел НКИД, который занимался странами Британской империи. Вскоре избрали секретарем партийной организации наркомата. Но успешно начавшаяся карьера могла прерваться в любой момент: за время «ежовщины» НКИД лишился 34 процентов своего состава. Литвинов тоже оказался под ударом. 3 мая 1939 года его сместил Вячеслав Молотов, с приходом которого наркомат захлестнула вторая волна чисток.

…В тот день с утра Гусев проводил партийное собрание на НКИДовской автобазе, когда его срочно вызвали на Кузнецкий. Здание оцепили подразделения госбезопасности. Комиссия в составе Молотова, шефа НКВД Лаврентия Берии и его приближенного Владимира Деканозова (который стал заместителем главы НКИД) решала судьбу дипломатов. Молотов не беседовал, а скорее допрашивал. Как вспоминал Гусев, нарком исходил из того, как долго сотрудник проработал при Литвинове или его предшественнике – Георгии Чичерине.

+++

Для Молотова Гусев был «человеком Литвинова». Но работал с опальным наркомом совсем недолго, а людей на ключевых направлениях катастрофически не хватало. Спустя неделю был подписан приказ о назначении Федора Тарасовича заведующим 2-м Европейским отделом (бывшим 3-м и 2-м Западным).

МЕЖДУ МОЛОТОВЫМ И НАКОВАЛЬНЕЙ. Отношения с Молотовым складывались непросто. Народный комиссар (остававшийся к тому же председателем правительства) славился крутым нравом, часто бывал груб, кричал на сотрудников и даже на полпредов. «Вы не умеете работать!» – расхожая фраза. Гусеву доставалось не меньше, а то и больше других: Молотов не забывал о его «литвиновском» прошлом. Могла раздражать наркома и манера поведения подчиненного: тот был несколько прямолинеен и начальству не кланялся. Но работал-то профессионально! Молотов не скрывал своей неприязни к нему, но назначил посланником, послом, потом заместителем министра – то есть своим заместителем…

Гусев оставался заведующим отделом НКИД в труднейшее для советской дипломатии время – предвоенные годы и начало войны. В середине 1942 года стал первым советским посланником в Канаде, где пробыл около года. А потом был срочно вызван в Москву, где услышал о новом и очень высоком назначении – послом в Великобритании.

Посетовал в разговоре с Молотовым на свою молодость, отсутствие достаточного опыта. Тот и слушать не пожелал: «Вот вас вызовут к Сталину, ему и объясняйте!». В Кремль действительно вызвали. Сталин к аргументам Гусева не прислушался. Но приободрил, обещал всяческую поддержку. И не забыл про свое обещание. К тому времени советским послом в Лондоне уже больше десяти лет был Иван Майский. Он прекрасно ладил с англичанами, но в Центре сложилось впечатление, что в каких-то случаях посол следует их точке зрения. Молотов писал ему: «Нельзя давать пищу для разговоров, чей вы посол – советский или английский». И Сталин, и Молотов считали, что Майский не проявлял достаточного рвения, чтобы повлиять на Черчилля в ключевом для СССР вопросе – открытии Второго фронта.

Медлительность британского лидера приводила Сталина в ярость…

Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль на Крымской (Ялтинской) конференции. Крайний слева – Федор Гусев. Февраль 1945 года.

ПЕРВАЯ ПОДНОЖКА ОТ ЧЕРЧИЛЛЯ. На первом этапе войны дипломаты «старой гвардии» – Майский в Великобритании, Литвинов в Вашингтоне – помогли восстановить доверие в отношениях с западными союзниками, утраченное в период советско-германского сближения. Теперь понадобились другие люди, способные оказывать жесткое давление в интересах своей страны. В американской столице таким человеком стал Андрей Громыко, в британской – Федор Гусев.

Высшие круги в Лондоне были раздосадованы отзывом Майского. Сам он отмечал, что на министра иностранных дел Энтони Идена известие об этом произвело «эффект разорвавшейся бомбы». К тому же британский посол в СССР Арчибальд Кларк Керр охарактеризовал Гусева как человека «грубого, неопытного и с дурными манерами». Оставим эту характеристику на совести британского дипломата. Но она, конечно, подлила масла в огонь: в столице Соединенного Королевства отношение к новому послу сложилось заведомо предвзятое. Более трех недель Лондон медлил с выдачей агремана (Агреман, от фр. agrément – предварительное согласие одного государства на назначение определённого лица в качестве главы дипломатического представительства другого государства.. Когда же 2 октября 1943 года Гусев наконец прибыл в Великобританию, его заставили две недели ожидать вручения верительных грамот…

А через три дня его принял разгневанный Черчилль. «Английский бульдог» не скрывал, что возмущен последним посланием Сталина, весьма резким по тону. Сталин выражал протест против сокращения британских военных поставок в СССР: «Такую постановку вопроса нельзя рассматривать иначе, как отказ британского правительства от принятых на себя обязательств и как своего рода угрозу по адресу СССР». К тому же перед встречей Черчилль выпил, Гусев обратил внимание, что от него «несло вином».

Покуривая сигару, премьер-министр объявил, что «получил с большой болью последнее послание Сталина» и не может его принять. «После этих слов, – докладывал Гусев, – Черчилль взял из папки бумаг, лежавших перед ним, незакрытый конверт и положил передо мной». Забрать письмо Сталина – значило сорвать выполнение важного поручения. Так это могли истолковать в Центре. Посол отказался принять послание! И тогда премьер, писал Гусев, «буквально ткнул мне пакет в руку, повернулся и пошел к столу». Дальше препираться не представлялось никакой возможности, и Гусеву пришлось взять конверт с собой. А вот интерпретация Черчилля: «Я не дал монсеньору Гусеву никакой возможности вернуться к вопросу о конвоях или попытаться отдать мне конверт, с которым он и удалился». По всей вероятности, премьер, хоть и был «навеселе», тщательно рассчитал свое поведение. Во-первых, отвечал резкостью на резкость Сталина. Во-вторых, «подставлял» вновь назначенного главу советской миссии в расчёте сделать его пребывание в Лондоне как можно более кратковременным. И дал Гусеву недвусмысленный сигнал: я вас

ФРОНТ БЕЗ ВЫСТРЕЛОВ. Можно представить состояние Гусева, возвращавшегося в посольство с посланием Сталина в портфеле. В те годы и за куда меньшее прегрешение можно было поплатиться головой. Однако обошлось. Молотов ответил: «В вопросе о пакете вы вели себя правильно. Возвращение послания мы считаем очередной истерикой Черчилля». Сталин обещал послу поддержку и не захотел поддаваться на провокацию «английского бульдога».

«Черчилль не питал ко мне никаких симпатий, – вспоминал Гусев. – Но, тем не менее, в Англии у меня было много друзей. Среди них – главный маршал авиации, кавалер ордена Суворова первой степени сэр Артур Харрис, юрист Деннис Пратт. Было множество встреч и бесед с политическими и общественными деятелями, бизнесменами, которые выражали восхищение героической борьбой Советской Армии с фашизмом…» К новому послу доброжелательно отнеслась пресса, ему симпатизировал и видный дипломат лорд Уильям Стрэнг, которому пришлись по вкусу «сардонический юмор» Гусева и его цепкая память. Стрэнг подчеркивал, что на слово посла всегда можно положиться.

Большинству собеседников нравилось, как выглядел и как держался Гусев. Одна из газет так его описала: «Новый посол высокий, крупный мужчина. У него высокие скулы, крупный нос, тонкие волосы песочного цвета и голубые проницательные глаза. Это лицо игрока в покер, который ничем не выдает себя. Он свободно говорит по-английски».

Гусев доказал, что он – фигура не временная, с ним нужно считаться. Он внес свой вклад в открытие Второго фронта, участвовал в подготовке Крымской конференции «Большой тройки», продуктивно работал в Европейской консультативной комиссии (ЕКК) – вместе с англичанами и американцами. Эту важнейшую для послевоенного мира комиссию создали для разработки общих правил обращения с побежденной Германией.

Ну а что взаимоотношения с Черчиллем?

Премьер и посол на балконе советского посольства: рядом и порознь. Май 1945 года. Фото из личного архива Елизаветы Гусевой

ВТОРАЯ ПОДНОЖКА ОТ ЧЕРЧИЛЛЯ. Гусев старался поддерживать с премьером деловое сотрудничество. Однако в марте 1944 года произошла очередная стычка – в  связи с «польским вопросом», одним из наиболее чувствительных и болезненных в советско-британских отношениях. В Лондоне находилось польское правительство в изгнании, с которым Москва разорвала дипломатические отношения. Сталин категорически отказывался пойти навстречу «лондонским полякам». Он писал Черчиллю: «Ознакомившись с подробным изложением Ваших бесед с деятелями эмигрантского польского правительства, я ещё и ещё раз пришел к выводу, что такие люди не способны установить нормальные отношения с СССР. Достаточно указать на то, что они не только не хотят признать линию Керзона (демаркационная линия между Польшей и РСФСР, предложенная главой МИД Великобритании лордом Керзоном в 1920 году. – Авт.), но еще претендуют как на Львов, так и на Вильно. Что же касается стремления поставить под иностранный контроль управление некоторых советских территорий, то такие поползновения мы не можем принять к обсуждению, ибо даже саму постановку такого рода вопроса считаем оскорбительной для Советского Союза».

Информация о послании Сталина просочилась в английские газеты, и советский вождь не упустил возможности попенять за это Черчиллю: «Несмотря на то, что наша переписка считается секретной и личной, с некоторого времени содержание моих посланий на Ваше имя стало появляться в английской печати, и притом с большими извращениями, которые я не имею возможности опровергнуть. Я считаю это нарушением секретности. Это обстоятельство затрудняет мне возможность свободно высказывать свое мнение. Надеюсь, что Вы меня поняли».

Но Черчилль ничтоже сумняшеся свалил этот прокол на советского посла: «Что касается поляков, то я ни в коей степени не виноват в разглашении Ваших секретных посланий. Информация была дана как американскому корреспонденту “Геральд Трибюн”, так и корреспонденту лондонского “Таймс” Советским Посольством в Лондоне. В последнем случае она была дана лично Послом Гусевым».

Российский историк и архивист Владимир Соколов резюмировал: «Британский премьер, зная крутой характер “дядюшки Джо”, попытался убрать его собственными руками не очень популярного в Лондоне советского посла».

Черчилль вновь – и теперь, казалось бы, наверняка – подставил Гусева!

ЗАЩИТА СТАЛИНА. Британский посол в Москве Арчибальд Керр при встрече с Молотовым подтвердил британскую версию – в утечке виновато советское посольство и прежде всего сам посол. Однако ни Гусев, ни посольство не получали посланий, информация о которых попала в прессу. Скорее всего, в утечке были виноваты «лондонские поляки», которых англичане «втихомолку» знакомили с перепиской лидеров двух держав. Гусев охарактеризовал обвинение в его адрес как “широко задуманную, но плохо подготовленную провокацию”, чтобы “иметь в качестве советского посла в Англии другое лицо”.

Сталин разгадал игру Черчилля. И в письме премьер-министру вновь поддержал посла: “Мною произведена строгая проверка Вашего сообщения о том, что разглашение переписки между мною и Вами произошло по вине Советского посольства в Лондоне и лично Посла Ф.Т. Гусева. Эта проверка показала, что ни посольство, ни лично Ф.Т. Гусев в этом совершенно неповинны и даже вовсе не имели некоторых из документов, содержание которых было оглашено в английских газетах. Таким образом, разглашение произошло не с советской, а с английской стороны. Гусев согласен пойти на любое расследование этого дела, чтобы доказать, что он и люди из его аппарата совершенно не причастны к делу разглашения содержания нашей переписки. Мне кажется, что Вас ввели в заблуждение насчет Гусева и Советского Посольства». Черчилль приказал провести дополнительную проверку – в надежде всё же доказать вину Гусева. Однако результат его разочаровал. Проверка подтвердила непричастность посла к утечке секретных сведений… Мы не знаем, что пережил Федор Тарасович в дни, когда карьера и жизнь опять висели на волоске. Возможно, в других обстоятельствах Сталин не стал бы с ним церемониться. Однако для советского вождя наказание Гусева стало бы равносильным признанию правоты Черчилля. И вскоре он нашел возможность публично поддержать Федора Тарасовича в присутствии британского премьер-министра!

В октябре 1944 года, во время визита Черчилля в СССР, Сталин на приёме в Кремле предложил тост: «За моего личного друга, посла СССР в Великобритании товарища Гусева!» Много позже Федор Тарасович рассказал об этом эпизоде начальнику Историко-дипломатического управления МИД СССР академику Сергею Тихвинскому: «Дело было так… я сидел рядом с Молотовым… напротив Сталина. Сталин тихо сказал Молотову: «Скажи тост в честь нашего посла». Молотов так же тихо ответил: «Лучше тебе самому» (они были на “ты”). Черчилль внимательно слушал Павлова, который переводил. Понял ли он, что это был дипломатический ход, или нет, но, во всяком случае относиться ко мне он стал лучше». На завершающем этапе войны Черчилль уже регулярно встречался с Гусевым, приглашал на приёмы, завтраки и обеды и сам наведывался в посольство. Еще чаще это делала его супруга, Клементина, которая куда теплее мужа относилась и к Советскому Союзу, и к его официальному представителю. Эре Калмановне Гусевой, супруге посла, удалось наладить с ней добрые, человеческие отношения. А весной 1945 года по предложению Гусева Клементину Черчилль пригласили в Советский Союз и наградили орденом Трудового Красного Знамени за ту работу, которую она проводила по сбору средств в фонд помощи Красной Армии… 8 мая 1945 года, чокаясь бокалами с Гусевым, премьер-министр много и хорошо говорил о вкладе Советского Союза в Победу. Однако к тому времени Черчилль уже отдал приказ разработать операцию «Немыслимое» – на случай вооруженного конфликта с СССР. Посол не знал об этом, но точно оценил настроение премьера, назвав его в донесении в Центр «авантюристом», «для которого война является его родной стихией», поскольку в условиях войны он «чувствует себя значительно лучше, чем в условиях мирного времени».

+++

Гусев оставался в Великобритании до августа 1946 года. Свою работу выполнял честно и добросовестно – несмотря на все подводные камни. Того же требовал от подчиненных, создав в посольстве коллектив единомышленников, без казенщины и чинопочитания. Покинув Великобританию, стал заместителем министра иностранных дел СССР. Заманчивые служебные перспективы, вся жизнь ещё впереди – но сверхнагрузки и постоянное нервное напряжение не прошли даром. После четырех лет лечения и шести операций у Федора Тарасовича осталось одно легкое. А он, выйдя из больницы, снова встал в строй. До последнего вздоха.