«Независимый, гневный…» 190 лет назад родился великий русский писатель Николай Лесков

Текст: Валерий Бурт// Творчество Николая Семёновича Лескова – примечательная страница русской литературы. Он, блестящий мастер слова, написал такие яркие произведения, как повести «Очарованный странник», «Леди Макбет Мценского уезда», романы «На ножах», «Соборяне», «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе». Однако вместо почестей, которые писателю полагались при жизни, ему досталась лишь горсть похвал.

Не слишком жаловали Лескова оттого, что он был независим, колюч и неуживчив. По его собственным словам: «Я шел дорогою очень трудною, – всё сам брал без всякой помощи и учителя и вдобавок еще при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших: “Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами, мы знаем истину”». А во всем этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь тернии и колючий волчец…»

Странно – или это норма для такого необычного господина, как Лесков, но литературные вериги он взвалил на себя, когда ему было уже без малого тридцать. А до этого – звезд с неба не хватал, усердно чиновничал. Сын следователи Орловской уголовной палаты был канцелярским служителем, коллежским регистратором, столоначальником.

Но от шелеста без конца перекладываемых бумаг, скрипа перьев, визитов к начальству, поклонов, мелькания просителей, посетителей, молодой человек вскорости устал. Уволился со службы и пошел работать в компанию мужа своей тетки под названием «Шкотт и Вилькенс». В предприятии, которое, по словам Лескова, пыталось «эксплуатировать всё, к чему край представлял какие-либо удобства», он часто бывал в разъездах. А это – новые люди, впечатления, красоты природы. Может, от впечатлений, вернее, от их избытка, Лесков и взялся за перо?.. В 1860 году в киевской газете «Современная медицина» стали появляться статьи Лескова: «О рабочем классе», «Несколько слов о полицейских врачах в России», «Несколько слов о врачах рекрутских присутствий» и другие. Речь шла о взятках, низком уровне служащих, административных безобразиях и прочих нарушениях. «Но эти общественные темы не мешают Лескову уже здесь вставлять анекдоты и играть лексикой, «постановкой голоса», – писал литературовед Борис Эйхенбаум. – Язык этих статей испещрен профессиональными жаргонами, пословицами и народными словечками, предвещающими будущую “чрезмерность”. В статью о полицейских врачах вставлены забавные цитаты будто бы из документов, но документы эти оказываются взятыми у Даля: “Такой-то, от тяжких побоев, не видя глазами зрения, впал в беспамятство” или “такой-то противузаконно застрелился, отчего ему от неизвестных причин приключилась…”»

Вскоре Лесков переехал в Санкт-Петербург, где публиковался уже постоянно – писал статьи для газеты «Санкт-Петербургские ведомости», журналов «Отечественные записки», «Русская речь», «Северная пчела». Голос его был еще не громкий, однако в 1862 году дошел до самого императора Александра II.

Лесков написал текст о пожарах в Апраксином и Щукином дворах, где упомянул о слухах, что поджоги осуществляют революционно настроенные студенты. При этом он потребовал от властей опровергнуть или подтвердить подобную версию. Автор выразил ироничное пожелание, «чтобы присылаемые команды являлись на пожары для действительной помощи, а не для стояния».

Статья была помещена в «Северной пчеле» и попала на глаза императору. Тот разгневался, но никаких мер по отношению к Лескову не предпринял. Да и не за что, в общем, было. Всё ограничилось раздраженной ремаркой Александра II: «Не следовало пропускать, тем более, что это ложь».

Как-то быстро и неожиданно – может, и для себя самого? – Лесков переступил порог журналистики и вошел – ничуть не робея – в переполненную литературную гостиную со своим первым романом «Некуда», сатирически изображавшим быт нигилистической коммуны. К тому же прототипы были узнаваемы, что вызвало гнев их самих и сторонников.

Лесков опубликовал сей труд в журнале «Библиотека для чтения» под псевдонимом «М. Стебницкий». К слову, псевдонимов у Лескова была пропасть, среди них – ироничные и диковинные: «В. Пересветов», «Николай Понукалов», «Николай Горохов», «Кто-то», «Дм. М-ев», «Н.», «Псаломщик», «Свящ. П. Касторский», «Любитель часов»…

На роман «Некуда» немедля набросились остервенелые критики. Но больше всех усердствовал Дмитрий Писарев, в то время заключенный в Петропавловскую крепость за текст «опасной» прокламации. Но тут Лесков выступил со своим «объяснением», а по сути, оправданием. В нем он, отрицая фотографичность действующих лиц, заявил, что на самом деле «видимое сходство» с известными людьми «не может никого ни обижать, ни компрометировать». 

Это подзадорило Писарева, который набросился на автора со страшной силой. Его выступление в «Русском слове» завершалось беспощадным приговором и властным предостережением: «Меня очень интересуют два вопроса: 1) Найдется ли теперь в России… хоть один журнал, который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь, выходящее из-под пера Стебницкого и подписанное его фамилией? 2) Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и романами Стебницкого?»

Это было настоящее оскорбление. Впору было сломать перо, вылить чернила и никогда больше не прикасаться к бумаге. Некоторое время писателю и впрямь «Некуда» было податься, он оказался выбит из литературной колеи.

«Гнусное оклеветание», по словам писателя, испортило всю его творческую жизнь, надолго лишив возможности печататься в популярных журналах. По свидетельству сына Лескова Андрея Николаевича, «имя Писарева в нашем доме никогда не произносилось…»

Впрочем, сам писатель признавался, что «роман этот писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко писанных карандашом, в типографии…» И сетовал: «Некуда» – вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения (все это видно из моих парижских писем). На самом же деле цензура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда»… Я потерял голову и проклинал час, в который задумал писать это злосчастное сочинение…»

Случай с Лесковым – наглядный. Литераторы, собирающиеся в группы, готовы – так было и есть – гнобить каждого, кто не примыкает к ним, более того, смеет «свое суждение иметь». Они не обратят внимания его на тонкие мысли, оригинальные суждения, своеобразие языка. Оппонент более не существует для этих господ, отныне он – лишь мишень для их беспрестанного злословия…

Ненависть к людям, имеющим противоположные взгляды, свойственна не только литераторам, но и общественным деятелям. В статье «Деспотизм либералов» Лесков писал: «Если ты не с нами, так ты – подлец! Держась такого принципа, наши либералы предписывают русскому обществу разом отречься от всего, во что оно верило и что срослось с его природой. Отвергайте авторитеты, не стремитесь к никаким идеалам, не имейте никакой религии (кроме тетрадок Фейербаха и Бюхнера), не стесняйтесь никакими нравственными обязательствами, смейтесь над браком, над симпатиями, над духовной чистотой, а не то вы “подлец”! Если вы обидитесь, что вас назовут подлецом, ну, так вдобавок вы еще «тупоумный глупец и дрянной пошляк»…

Подлецами, по словам писателя, чествуются те, кто не отвергает человеческого права в лицах, не благоприятствующих видам либералов, кто чтит право всякого свободного убеждения и не оправдывает гнусных мер для достижения великих целей…

Ради чего это делается? Куда простираются стремления ниспровергателей? Никуда – это путь в тупик. Ничего путного, только поток слов, считал Лесков.

Писатель предостерегал тех, кто выступал против существующего строя: «Кто же из мало-мальски смыслящих людей поверит в силу каких-нибудь клочков, например, хоть той подпольной прессы, произведения которой преследуются полицией и легко могут сделаться причиною несчастий для своих производителей?»

Писатель сокрушался, «видя идущих с завязанными глазами к пропасти и не замечающих, что они одни идут к ней». Он молит о спасении людей, увлеченных опасными занятиями, смотрящих на них как на моду, фатовство, ибо им грозит серьезное наказание.

Ныне в российском обществе – очередное брожение умов. И так же, как во времена Лескова, идут ожесточенные споры между теми, кто готов в очередной раз затеять слом государственных устоев, и их противниками, предостерегающих от губительных катаклизмов. Россия снова пребывает в тревоге…

О вкладе, который внес в русскую литературу писатель Лесков, говорилось многократно. Но его талант настолько велик, что чрезмерно усладить похвалами его творчество невозможно. Так что повторить «находки» людей, изучавших произведения Лескова и отдававших ему должное, совсем не грех.

Его высоко оценивали Лев Толстой: «Язык он знал чудесно, до фокусов», Максим Горький, Алексей Ремизов, Евгений Замятин, Юрий Нагибин. Эйхенбаум в статье «Чрезмерный писатель» (явственный намек на избыток лесковского таланта) писал, что «его отношение к слову и к языку было насквозь артистическим. Он работает на деталях синтаксиса и лексики; он вглядывается в оттенки каждого слова; у него особый словесный слух или словесное зрение. Он не столько живописец, сколько мозаист, собирающий и складывающий слова так, что получается иллюзия живой речи, иллюзия голоса и даже иллюзия лица…»

Откуда в нем такие способности, пояснял критик и писатель Александр Амфитеатров. По его мнению, словесное богатство писатель накопил в поездках по России, знакомясь с местными наречиями, изучая старину, выражения, народные обычаи.

«Лесков принял в недра своей речи всё, что сохранилось в народе от его стародавнего языка, найденные остатки выгладил талантливой критикой и пустил в дело с огромнейшим успехом», – писал он.

Публицист и общественный деятель Михаил Меньшиков упрекал Лескова в «стремлении к яркому, выпуклому, причудливому, резкому – иногда до чрезмерности»: «Неправильная, пестрая, антикварная манера делает книги Лескова музеем всевозможных говоров; вы слышите в них язык деревенских попов, чиновников, начётчиков, язык богослужебный, сказочный, летописный, тяжебный, салонный, – тут встречаются все стихии, все элементы океана русской речи…»

Впрочем, какой тут упрек, это – та же похвала, только спрятанная за удивлением, суждение человека, пораженного причудливостью и изяществом прочитанного.

Игорь Северянин, поэт, поражавший обильным, разноцветным языком, неустанный собиратель неологизмов, углядел в Лескове родственную душу. Он написал стихотворение «На закате» с эпиграфом Лескова и ему посвященное:

…отдыхала глазами на густевшем закате…
Н. Лесков

Отдыхала глазами на густевшем закате,
Опустив на колени том глубинных листков,
Вопрошая в раздумьи, есть ли кто деликатней,
Чем любовным вниманьем воскрешенный Лесков?

Это он восхищался деликатностью нищих,
Независимый, гневный, надпартийный, прямой.
Потому-то любое разукрасят жилище
Эти книги премудрости вечной самой.

А какие в них ритмы! А какая в них залежь
Слов ядрёных и точных русского языка!
Никаким модернистом ты Лескова не свалишь
И к нему не посмеешь подойти свысока.

Достоевскому равный, он – прозеванный гений.
Очарованный странник катакомб языка!
Так она размышляла, опустив на колени
Воскрешенную книгу, созерцая закат.

«Прозеванный гений» – необычно, но точно сказано. Потому что Лесков был сам по себе, ни с кем не шел в ногу. Но это и к лучшему – писатель избежал подражаний, не примкнул ни к одному течению. А то бы утонул в однообразии, суете, а так создал свой стиль, свои словеса, за что мы писателю несказанно благодарны.

«Я не считаю хорошим и пригодным иностранные слова, если только их можно заменить чисто русскими или более обруселыми. Надо беречь наш богатый и прекрасный язык от порчи» – говорил Лесков.

Как было это высказывание актуальным, так и осталось.

«Столетие»