Наталья НАРОЧНИЦКАЯ “История России становится полем битвы за ее будущее. Выступление на Международных Рождественских образовательных чтениях в Калининграде”

История в некотором смысле есть священная книга народов:
главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности;
скрижаль откровений и правил; завет предков потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего. // Н.М. Карамзин

Ваши Высокопреосвященства, Ваши Преподобия, уважаемые представители руководства Калининграда, уважаемые коллеги, братья и сестры! В эти дни светлого Рождества Христова желаю всем добра, блага и здравия, пусть Рождественский свет надежды, веры и любви изливается на наши открытые сердца! Приветствую столь важный форум, который посвящен нашему историческому сознанию. Ежегодные Рождественские образовательные чтения – необычайно мудрая инициатива, которая позволяет панорамно взглянуть на самые основы нашего побуждения к жизни и историческому творчеству.

Светлый образ Святого благоверного князя Александра Невского замечательно венчает нынешний форум. Неслучайно во время кончины князя тогдашний митрополит Кирилл возопил к народу: «Чада! Солнце Русской земли закатилось». Святой князь Александр разглядел в натиске католического Запада на Восток («Drang nach Osten») желание ассимилировать и покорить не только материально, но и духовно. Еще в 1140 году Краковский епископ Матфей писал Бернарду Клервосскому с призывом организовать крестовый поход против «русских варваров», которые даже хуже греческой «ереси». И, напротив, Святой князь осознал, что монгольским завоевателям нужна только дань, но русскую душу они, безразличные к духовной жизни покоренных народов – не тронут.

Александр Невский в сложнейших исторических обстоятельствах, когда непримиримая борьба на два фронта была невозможна и привела бы к полному исчезновению Руси, сделал судьбоносный выбор между внешним и внутренним рабством. Внешнее – экономическое обречено на временность. А внутреннее – на растление и порабощение воли. Он меч свой обнажил против западных захватчиков, несших рабство и телу, и душе, а к другой стороне проявил себя как тонкий и мудрый дипломат. Но промыслительно сугубо внешняя зависимость в конечном счете не только позволила сохранить духовный стержень и даже способствовать единству нации, но привела русский народ к небывалому государственному величию, когда, по выражению святителя Николая (Велимировича), самый кроткий народ унаследовал самую великую землю и стал хозяином одной шестой части света.

Неслучайно «Солнце земли Русской» не раз воссияло, когда мы изгоняли чужеземцев – то монголов, то поляков, то французов, то тевтонов. Неслучайно имя Александр Невский было извлечено с большевистской «исторической “свалки”» в годы Великой Отечественной войны и вдохновляло советских солдат, как и их предков. В наше время, когда красота и норма чуть ли не объявлены пошлостью и скукой, а грех и извращение – символом развития от простого к сложному, когда происходит попрание всех духовных и исторических святынь нашего народа, тем более важно приложить все усилия к преодолению коварных соблазнов. Огромная роль здесь принадлежит Православной церкви – столпу и утверждению Истины, но также и всем, кто трудится на ниве образования и просвещения. Учитель – первый, кто сталкивается с первыми вопросами и размышлениями человека о смысле жизни и об истории Отечества. От учителей, от детской литературы, а сегодня и от ТВ и Интернета во многом зависит, будут ли они думать о чести и долге, о честности, будут ли гордиться свершениями своих предков и отстаивать честь и достоинство своей Родины. Именно история и литература, т.е. гуманитарная сфера одновременно объединяет знание и воспитание, представления о добре и зле, о добродетели, о нравственном мучении перед поступком. Осуществить прорыв в модернизацию, отстоять интересы России под силу только настоящей, широкомыслящей, эрудированной и патриотической современной элите.

Наша миссия – передать наше историческое наследие будущим поколениями. Нынешняя Россия, восстанавливающая свою национальную и религиозную ипостась, имеет шанс стать важнейшей силой мира на духовном поприще.

Для этого не нужны завораживающие цифры «валового внутреннего продукта». Для этого нужны ощущение масштабной истории за спиной, опыт осознания истоков своих взлетов и упадка, способность в эпоху ценностного нигилизма различать грань между добром и злом, между грехом и добродетелью. Нужны Вера, уважение к отечественной истории.

Чем является история и философия? По словам русского консервативного философа Астафьева, это питомник мировоззрения человека и кузница его идеалов. Наука история обрела особое значение именно в христианском мире, когда в душе возникло трепетное отношение к нравственному содержанию поступка личности и власти, что и сделало неизбежными споры и смены толкований истории. Однако на Западе, несмотря на свободу, есть внутренняя самоцензура, которая предохраняет неокрепшие умы и души от раздвоения сознания из-за радикально противоположной и экстравагантной интерпретации фактов.

Ни в одном учебнике вы там не прочтете, что Жанна д’Арк – это не героиня, а ведьма, что Екатерина Медичи – это кровавая злодейка, которая загубила в Варфоломеевскую ночь больше, чем Иван Грозный за время 30-летнего своего царствования. На Западе гордятся государственными достижениями своих самых неоднозначных правителей. Но только миф об особых, несравнимых злодействах русского царя тиражируется во всех западных учебниках в русле евроцентричного пренебрежения ко всему иному. Нам же не следует впадать в тотальный антиевропеизм, наша душа – вселенская, мы принадлежим к общей апостольско-христианской цивилизации, где православная и латинская ойкумена являлись до поры ее гранями. Лучшие достижения европейской классической культуры, основанной на представлении человека как воплощенного долга (Шиллер), и русская культура с ее пульсирующим поиском абсолютного добра, воплощенном в Достоевском – это красота и исполинское величие нашей цивилизации. В момент явной утраты Европой своего христианского наследия в угоду постмодернистским, почти тоталитарным догмам именно мы, русские, способны стать охранителями великого вселенского христианского опыта жизни, истории и культуры. И в этом у нас есть немало союзников в Западной Европе.

Национальное чувство – это непоколебимое чувство сопричастности не столько к сегодняшнему дню в жизни своего государства, который редко удовлетворяет современников, сколько ко всей его многовековой истории и ее будущему. Такой человек не отречется от своего Отечества, даже мучительно сопереживая грехи своего государства, но в нем сохранится ощущение карамзинского «мы», «все это нами сотворено, а значит наше». Не бояться подлинно национального чувства, ибо оно естественно, как любовь к матери, но его воспитывать в раме высших христианских ценностей! Именно подавляемое и гонимое национальное чувство опускается до зоологического уровня и порождает уродливые плоды. Тогда как освященное высшими нравственными идеалами оно побуждает к творческому историческому акту в мировой истории и раскрывает объятия миру.

Либеральный протест против преподавания основ православной культуры исходит из ложных догм и опасений розни. Но, наоборот, суть православного христианского поиска человека состоит в преодолении соблазна собственной гордыни и не допускает чувства превосходства над другими личностями и народами.

На историческом пути именно непоколебимо православной России возник невиданный и неведомый Европе опыт мирного и плодотворного соработничества разных культур и народов. Именно Православная Россия вобрала в себя добровольно вступавшие в нее сотни народов, старейшины Казани собрали деньги и людей в помощь Минину и Пожарскому, а не захотели отложиться от Московского царства.

Необходимо утвердить полноправное место истории в школьном образовании, т.к. через историю человек становится гражданином, способным к панорамному осмыслению мировых процессов. Зная историю, легче отделить, что из сегодняшних глобальных противоречий и тенденций является порождением сегодняшних обстоятельств, а что есть продолжение извечных устремлений разных сил, ведь попытка оттеснить Россию в тундру от Балтийского и Черного морей отнюдь не нова. Отношение к собственному наследию имеет прямое отношение к демографической проблеме, ибо нация, вытесняемая на обочину мировой истории, теряет библейский инстинкт продолжения рода. Служба в армии и защита Отечества может терять всякий смысл, как было в 90-е годы, из-за намеренной девальвации самого понятия «Отечество».

Проблемы самоопределения в новом этапе мировой истории встали драматично в сложнейшем внутреннем и международном контексте сразу после распада СССР. В 90-е годы огромный выброс дремавшей энергии был отравлен нигилизмом ко всей собственной истории и не породил подлинного исторического проекта. Напротив, на рубеже 80 – 90-х годов парадоксально были возрождены большевистская нигилистическая интерпретация российской истории и глумление над ней 20-х годов. Предметом отторжения стал не столько коммунизм, как Отечество, причем во всех его когда-либо существовавших исторических формах.

Преодолев новую смуту и повторное разрушение государства, русские все еще ищут проект будущего и способ социальной и экономической модернизации, которая позволит суверенно продолжать свою историю, воспроизводить беспрепятственно цели и ценности национального бытия.

Споры о судьбе и месте России продолжаются [1] и через 100 лет после русской революции, распявшей историческую Россию.

В отличие от предреволюционной смуты, когда славянофильские и охранительные подходы проиграли на трагическом участке нашей истории и были надолго затоптаны глашатаями рационалистически-механистической философии прогресса, на рубеже ХХI столетия антирусские воззрения на нашу историю были на удивление быстро отторгнуты самим обществом. Россия начала медленно восстанавливать себя как самостоятельную историческую личность, что сразу стало возрождать ее и как равновеликую другим центрам геополитическую силу. Мы обязаны найти проект всесторонней модернизации без разрушения смыслообразующего ядра продолжения России и русских в мировой истории. С переходом к информационному обществу, манипуляция общественным сознанием становится одним из важнейших инструментов политики как внутренней, так и внешней. Неудивительно, что исторические исследования и оценки оказались в сердцевине мировоззренческих, идейных исканий и общественных дискуссий.

На всем протяжении своей истории от превращения Московии в Российскую империю, а затем в ХХ веке в коммунистический СССР, этот феномен независимо от наличия реальных противоречий вызывал заинтересованную ревность особого характера, присущую лишь разошедшимся членам одной семьи. [2] Отношение Европы к России изначально было отмечено скепсисом и недоверием ко всему отличному, свойственным евроцентрической мысли Старого Света. Достаточно заглянуть в труд основателя современной теории суверенитета Жана Бодена «Шесть книг о республике» (1576 – 1586), не делавшего разницы между мусульманской Османской Турцией и чуждой и далекой православной ойкуменой.

А. Тойнби убежден, что Россия навлекла на себя враждебность Запада из-за «приверженности чуждой цивилизации», и «вплоть до самой большевистской революции 1917 г. этой “варварской отметиной” была Византийская цивилизация восточно-православного христианства».

Он дает почти аксаковскую характеристику взаимоотношений России с Западом: «Хроники вековой борьбы между двумя ветвями христианства, пожалуй, действительно отражают, что русские оказывались жертвами агрессии, а люди Запада – агрессорами значительно чаще, чем наоборот». [3]

Фактически патриарх англосаксонской исторической мысли повторил эмоциональное суждение Н.Я. Данилевского, которое как нельзя лучше иллюстрирует сегодняшнее отношение Запада к осознавшей себя в ХХI веке России: «Европа не признает нас своими. Она видит в России… вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она бы могла извлекать свои выгоды… материалом, который можно было формировать и обделывать по образу и подобию своему, как прежде было надеялись…». Далее следуют совсем провидческие слова, как нельзя подкрепленные и геополитическими событиями ХХ века, и процессами нашего времени внутри постперестроечной элиты, зараженной самоубийственным неверием в Россию:

«Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, Европа понимает…, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолоть, не растворить… которое имеет и силу, и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью… Итак, во что бы то ни стало, – не крестом, так пестом… – надо не дать этому ядру еще более окрепнуть и разрастись… Будет ли Шлезвиг и Голштейн датским или германским, он все-таки останется европейским; произойдет маленькое наклонение в политических весах; стоит ли о том толковать много? Державность Европы от того не потерпит; общественному мнению надо быть снисходительным между своими… Но как дозволить распространяться влиянию чуждого, враждебного, варварского мира, хотя бы оно распространялось на то, что… принадлежит этому миру? (Уж не про Крым ли?)… Не допускать до этого – общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка (сегодня читай – ИГИЛ; запрещена в РФ)) взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации». [4]

Религиозно-философская парадигма дилеммы «Россия и Европа» органично вошла и в новую «великую схизму» эпохи постмодерна, в которой соперничали в ХХ веке идеи опять из одного родового гнезда – на сей раз Просвещения. История борьбы либеральной и коммунистической идей предстает в этой парадигме в более широком философском контексте. Демоны индивидуализма и бесы социальности – вот кто яростно столкнулся в ХХ веке, при этом равно унаследовав извечные западные фобии в отношении Православия и России.

Рядясь в разные одежды, фобии были едины для папства и безбожника Вольтера, для маркиза А. де Кюстина и К. Маркса, для В. Ленина и для постсоветских западников – «царизм», «русский империализм», «филофейство», «византизм», варварство варягов.

Так и стремящаяся восстановить полноправное и исторически обоснованное место в многообразном мире Россия ХХI столетия немедленно оказалась в сложнейших геополитических, идейных и экономических (санкции) тисках. Это предсказывали С. Хантингтон, Зб. Бжезинский. Вызовы эти не новы, но сила их превосходит по концентрации всестороннего давления.

Геополитический рисунок [5] напоминает устремления прошлых веков, многократно усиленные задачей поставить под контроль мировые ресурсы и стратегические подступы к ним. Линия проходит опять там, где многовековая экспансия Запада, Ватикана, Речи Посполитой и Габсбургов разбилась о мощь российского ве­ликодержавия. Карта расширения НАТО как две капли воды похожа на карту пангерманистов 1911 года, по которой кайзеровская Германия устремлялась на Восток, мечтая об Украине, Кавказе, Прибалтике, контроле над Черным морем. А происходящее в Средиземно-Черноморском бассейне – воспроизводит не оставшийся в XIX веке Восточный вопрос. Попытка выстроить санитарный кордон от Балтики до Черного моря также повторяется.

Опыт ХХ столетия, как советского периода, так и эйфории вхождения в фантом «мирового цивилизованного сообщества» показал, что для России губительны как самоизоляция, так и обезличение.

А возникающая на переломных моментах нашей истории дискуссия подтверждает вывод мыслителей XIX в., что по отдельности «ни славянофильское, ни западническое направление не разрешили и не могли разрешить вопросов русской жизни», [6] как заметил вдумчивый западник историк К. Кавелин. Ему вторит и основоположник славянофильства И. Киреевский: «Ни западное, ни специфически русское никогда не исчезнут ни из жизни, ни из сознания», а, значит, «сколько бы мы ни желали возвращения русского или введения западного быта, ни того, ни другого ожидать не можем» и «поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимодействия двух начал». [7]

100 лет назад, наверное, было трудно представить, что спор этот не только доживет до XXI века, но и обретет небывалую остроту и нетерпимость, утратив одновременно глубину и богатство граней, присущие изначально обеим сторонам. В обострившемся международном соперничестве этот дискурс имеет два измерения – между Западом и Россией, и внутри самой России между новыми западниками и почвенниками.

В России нигилистические воззрения именно на собственную историю, проникающие в учебники, исповедуемые в некоторых ученых сообществах, являются особенно серьезным фактором. Их проповедуют с 90-х годов авторитетные интеллектуальные фигуры. Еще более агрессивны необразованные, но пронизанные удручающим духом смердяковщины («Я всю Россию ненавижу-с») кумиры всемирной паутины.

На самом деле, два течения в русской фундаментальной и философски обоснованной исторической науке, которые в середине XIX века обрели условные наименования западнического и славянофильского, были совсем не антитезами. В живой действительности эти линии были нерасторжимыми. Для тех и других верно суждение Н. Бердяева, что самобытная русская общественная мысль «глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова ее судьб»”. [8]

Правда и то, что центральная линия русской общественной мысли прошлого с тех пор, как она «пробудилась на проблеме историософической» – действительно мессианская. Но место России осмысливается только в поиске универсального смысла бытия. А. Хомяков, энциклопедически образованный мыслитель, полагал, что «не связывается Церковь с какой-нибудь местностью» – та «не имеет особого какого-нибудь значения, но временно только может служить и служит для прославления имени Божьего». [9] И этот позыв объединяет П. Чаадаева и А. Пушкина, Вл. Одоевского, И. Киреевского, А.С. Хомякова, Ф. Тютчева, Ф. Достоевского, К. Леонтьева и В. Соловьева, и даже Дм. Мережковского. Сюда, несколько расширив парадигму, можно отнести и А. Герцена, и даже «неистового» Виссариона Белинского.

Присущее по Кавелину «каждому порядочному и мыслящему человеку» и славянофильство, и некоторое западничество, что, добавим, так свойственно именно вселенской русской душе, проявлялось даже в парадоксальном переплетении противоположных философских и политических взглядов: убежденные материалисты – революционер-демократ Чернышевский и теоретик анархизма Кропоткин – решительно подвергли осуждению дарвиновское учение о борьбе за существование, философски исполненное прометеевским духом подавления и насилия. По выражению Н. Лосского, это было распознано русской «чуткостью ко злу». А «почвенник» Н.Я. Данилевский, начинавший как фурьерист на учете полиции, был куда либеральнее в вопросах общественно-политической жизни, чем западник, но «охранитель» М. Катков.

Дилемма русской идентичности – «Россия и – или (?!) Европа» в прежних критериях постепенно утрачивает актуальность, ибо прежняя католическая Европа с ее культуртрегерским обаянием уже почти невидимый «град Китеж». Но ее новые измерения обретают поистине экзистенциальное значение для сохранения общехристианской цивилизации и культуры в XXI веке. Динамизм исторического развития стремительно перемещается от европейской цивилизации к другим мирам, бросающим «Европе» невиданный вызов. Но в наднациональных панъевропейских структурах доминирует крайне-леволиберальное мышление.

Догматизм нового учения не позволяет заметить, что история без нравственного целеполагания обрекает Европу на гибель перед натиском других цивилизаций. Опасность была подмечена выдающимися умами России и Европы еще в начале ХХ века – Ферреро, Шпенглером, К. Леонтьевым, который писал о «Европе, которая сама в себе уничтожает все великое, изящное и святое».

Насаждаемый в Европе ценностный нигилизм – это провозглашение равночестными греха и добродетели, красоты и уродства, поощрение бунта против самой богоданной физической природы человека, отсутствие грани между добром и злом. Это провозглашение главной ценностью право человека не иметь этических запретов, это интерпретация свободы – как права не иметь ценностей. Гедонизм и нарциссизм, рабство плоти и гордыни – вот что вынесено на знамя постмодернистской идеологии, которая в Европе принимает формы тоталитаризма. Ценностный нигилизм – это и есть философия конца истории. Микрочип заменил гениев человеческой культуры – Платона и Аристотеля, Данте и Гете, Шекспира, Толстого и Достоевского. Остается технократическая цивилизация. Она богата, и ее потенциал все еще велик. Но внутренняя пустота обесценивает материальный потенциал, ибо материя без духа не творит историю. Сегодня технократия бессильна и беспомощна перед мигрантами не столько потому, что тех много и они иные, а потому, что у нее нет святынь, какие были у великой христианской Европы.

Такая Европа в своей догматической слепоте являет беспомощность в противостоянии вызовам, ибо не способна выйти из парадигмы новых идеологических максим и не способна на действенный ответ терроризму – ни полицейский, ни духовно-политический. Фанатично либертаристская Европа неспособна отказаться как от либеральной догмы о демократическом перевоспитании всех к единому образцу, так и от своей извращенной интерпретации свободы как права оскорблять и топтать святыни и христианства, и ислама, и других. Европейские консерваторы – немалая часть общества – деморализованы бойкотом и пренебрежением постмодернистов.

Но такая Европа, такой «Запад» перестает быть примером для подражания, а рассматривается незападными мирами, осаждающими Старый свет, как добыча для расхищения, как материальная кладовая.

История уже знает эпоху, когда развитый технологически и юридически, но погрязший в пороках и гедонизме древний Рим – тогдашний «господин мира» со всем своим материальным превосходством, термами и виадуками, с демократией и правом, с оружием и армией, был сметен варварами Алариха – предводителя вестготов.

Не тем волновалась Европа в те века, когда она возрастала и являла миру великую христианскую культуру и великие державы. Вера, отечество, семья, церковь, нация – вот ценности, которые сделали Европу великой, и которые породили исполинскую культуру, вызывавшую желание подражать и заимствовать, что приносило Европе огромные дивиденды в течение нескольких веков.

Поистине левый философский дух блуждает с Запада на Восток, и возвращается опять в свое родовое гнездо. «Глобальное сверхобщество», проповедуемое ранее марксизмом, затем западноевропейским либерализмом, стало секулярным отражением идеи метафизического «Рима» – translatio imperii, переходящей то с Запада на Восток, то обратно с Востока на Запад.

Противодействие переделу мира и идейно-философскому диктату, принимающему уже несовместимые с международным правом и дипломатической этикой формы, требует не только суверенной национально-государственной воли, тонкой и твердой дипломатии. Давление на Россию в настоящий момент развивается в невиданной в годы противостояния коммунистическому СССР кампании диффамации всей российской истории и демонизации России как изгоя цивилизации. Извращение и ниспровержение всех опорных пунктов российского исторического сознания стало и позицией узкого, но весьма агрессивного сегмента российского общества и части интеллигенции. Но ни один проект будущего и модернизация не может быть успешным без опоры на собственную духовную и историческую традицию. Путь и судьба СССР, но и упадок «новой» России в 90-е годы подтвердили, что исторически жизнеспособная национальная государственность должна опираться на «дух народный», который составляет «нравственное могущество государства, подобно физическому нужное для его твердости». [10]

Побуждение к историческому творчеству и созиданию дает целостная картина своей истории в мире, где прошлое, настоящее и будущее — единая рама осмысления своих исканий и взлетов, падений и разочарований, целей и ценностей национального бытия.

История России становится полем битвы за ее будущее. Сегодняшние итоги и задачи взывают к чувству национальной солидарности, прежде всего, для духовно-исторического делания и продолжения исторической жизни. Ибо нация, способная к историческому акту, это не народонаселение – простая сумма индивидов, а преемственно живущий организм с целями и ценностями национального бытия, с общим духом и верой, представлениями о добре и зле, с общими историческими переживаниями. Россия нужна миру именно как Россия, и должна остаться ею!