БЕСЕДА С МАРИНОЙ ТАРКОВСКОЙ

Режиссер Андрей Тарковский (4 апреля 1932, село Завражье, Юрьевецкий район, Ивановская Промышленная область — 29 декабря 1986, Париж, Франция) рано ушел из жизни, оставив рубец в сердцах родных и друзей. Особенно в сердце сестры — Марины. Я встретилась с ней в год 80-летия её брата. Она — уставшая милая женщина. За плечами — трудная жизнь. Война, голод, развод родителей, творческие метания брата, его отъезд из страны и смерть на чужбине… «Самое страшное, что ничего невозможно уже изменить, — с горечью сказала Марина Арсеньевна. — Остается перебирать вот бумажки и снова и снова прокручивать все назад». Марина Арсеньевна ТАРКОВСКАЯ бережно хранит семейный архив и по кусочку восстанавливает страницы жизни отца и брата. Она и книгу написала — «Осколки зеркала». Написала прежде всего для себя, чтобы понять, разобраться, как и когда на этом счастливом семейном зеркале наметились первые трещинки. Думается, беседа с ней будет интересна многим, независимо от юбилейных дат…

— Марина Арсеньевна, в вашем дворянско-разночинском роду есть революционеры, литераторы, юристы. Как вы считаете, вы с братом унаследовали какие-то черты от предков?

— Наш дед по отцовской линии был народовольцем. Кровью, слава Богу, он не запятнан, непосредственного участия в террористических актах не принимал, распространял листовки, вел пропаганду среди рабочих. А его старший сын Валя, когда случилась революция, убежал из дома, и больше его родные не видели. Сегодня я уже понимаю, что в стремлении Андрея вырваться из обыденности, совершить необычное, в стремлении к чему-то запретному было много наследственного. Но Андрей рос в суровое, страшное время, где любой протест карался жестоко. Брат был человеком разумным, поэтому все, что он себе позволял в юности, — это увлечение американским джазом и трофейными фильмами.

— А как же знаменитое стиляжничество? Говорят, что Андрей Тарковский, одетый в узкие брюки и белоснежный шарф, любил фланировать по Тверской…

— Никакого белого шарфа у него не было. Был скромный бумажный белый свитер. Позднее появились яркие пиджаки. Конечно, своим стиляжничеством Андрей бросал вызов серому комсомольскому сообществу. И вместе с тем в этом стремлении выделиться было и много актерского. Помню, как он купил в комиссионном магазине желтый пиджак, а я ему сшила галстук. Мачеха отдала мне американское трофейное платье, оно уже было сильно поношенное, и я себе скроила кофту, а ему — галстук. Я не разделяла увлечения брата стиляжничеством, росла замкнутой, очень тихой. У мамы со мной проблем не было. А вот Андрей за свои прогулки по Тверской «поплатился». Мама, встревоженная его поведением, отправила его на «перевоспитание» в геологическую экспедицию на Енисей — «на поиски золота». Там Андрей быстро переоделся в телогрейку и перестал изображать избалованное столичное дитя. По свидетельствам очевидцев, там он проявил себя храбрым, выносливым, преданным в дружбе человеком.

— А правда, что ваш брат стригся исключительно в «Метрополе»?

— Просто там был хороший парикмахер. Но Андрей действительно придавал большое значение внешности. В детстве он часто вглядывался в зеркало и спрашивал меня: «Я красивый?» Андрей был аристократом по духу. И всегда выглядел элегантно, даже при той бедности, в которой он жил.

— Это, наверное, у него от отца — поэта Арсения Тарковского?

—Да, от папы. Папа любил красиво одеваться, возможностей было немного, но он всегда выглядел очень импозантно. Андрей подражал отцу во всем. Папа вообще был для Андрея образцом и мужчины, и человека, и творческой личности.

— Тем острее он пережил разрыв отцом?

— Родители развелись, когда мы были совсем маленькими: мне — 2,5 года, Андрею — 4. Дети в этом возрасте уже многое понимают, чувствуют. Но виделись мы с отцом постоянно.

— Как маме удалось сохранить отношения с вашим отцом?

— Мамины взгляды формировались в эпоху Серебряного века. В ту пору люди из литературной, музыкальной среды были лишены мещанских предрассудков. Они умели держать себя в руках, умели быть корректными и не бегали в партком с жалобами. Мама хотела, чтобы у детей был отец. Она понимала, что сама в какой-то степени виновата в том, что семья разрушилась: она не была гибким, дипломатичным человеком. И мама сделала всё для того, чтобы отец смог приходить в наш дом и не испытывать при этом дискомфорта. Мама знала отцу цену как поэту и гордилась им даже после развода.

— Ваша мама больше не вышла замуж. Она так любила вашего отца или это была смертельная разочарованность в мужчинах?

— Конечно, это была любовь. А во-вторых, у мамы после развода наступила каторжная жизнь, где не было места ничему, кроме работы, дома, быта и редких походов в консерваторию. На ее пути так и не встретился человек, который сумел бы ее завоевать. Папа ушел в 37-м, маме было тогда тридцать лет, через четыре года началась война. Тут было совсем не до романов. А после войны половина мужчин вообще была выбита. В общем, не сложилось.

— Фильм «Зеркало», который Андрей Тарковский снимет много лет спустя, выглядит в итоге как некий упрек матери, которая не смогла удержать отца. Это так?

— Нет, тут всё намного сложнее. В «Зеркале» много автобиографичного, но это не есть история нашей семьи. В фильме речь идет о какой-то ссоре с матерью. Никаких ссор вообще в нашей семье никогда не происходило! Просто на момент создания картины Андрей оставил свою первую семью, шестилетнего сына. Он понимал, что совершает нечто недозволенное. Потому что сам пережил эту драму — уход отца из семьи. И он пытался разобраться — прежде всего в самом себе. Ему было неловко перед мамой, папой. Мы долго не знали, где и с кем он живет, а он целых пять лет не женился официально на новой своей избраннице, потому что понимал: он делает что-то не так. Это было очень тяжелое время и для него, и для нас. И «Зеркало» — это фильм о том, как ему плохо. Он ведь говорит в финале фильма: я почему-то чувствую себя виноватым, а ведь я просто хотел быть счастливым… Картина — это попытка оправдаться.

— Маму легко было уговорить сняться в этом фильме?

— Ее и не уговаривали. Брат просто попросил ее сняться. И она не смогла ему отказать — это же Андрей, ее любимый сын.

— Ей-то каково было выслушивать с экрана приговор, вынесенный героиней Демидовой: «Ты — типичная Марья Тимофеевна Лебядкина, персонаж Достоевского. Вся твоя жизнь — принеси да подай… Ты пальцем шевелить не умеешь. Твой муженек спасся от тебя вовремя, но детей ты определенно сделаешь несчастными!»…

— Конечно, мама была обижена. И зря. В образе героини «Зеркала» есть какие-то черты нашей мамы, но, в общем, это другая женщина, которую создали Андрей и актриса Терехова. Поэтому смешно сравнивать ее и с героиней Достоевского, которая приказывала, распоряжалась. Мама-то не была барыней. Она работала корректором в типографии, нагружала себя самой сложной работой — иностранными сводками, потому что ее напарнице было трудно читать латинские буквы. Она теряла на этом деньги, здоровье, но это было абсолютно естественным для нее поступком. Она вообще была необыкновенным человеком.

— Говорят, когда заболел раком любимый актер Тарковского Анатолий Солоницын, тот всего два раза навестил его. И во время болезни матери он не проявлял особой активности…

— Да, Андрей не был добрым самаритянином. Он жил только творческой жизнью. Плюс характер, плюс влияние окружения. Понимаете, в жизни мужчины многое зависит от жены. Я на своем примере знаю, что мужчинам надо напоминать: позвони маме, купи ей фруктов… Жены Андрея не отягощали себя такими занятиями. А сам Андрей… Насколько он мог, настолько и любил всех нас. В своем дневнике он признался, что любит всех, но какой-то странной, недейственной любовью. Нельзя его за это осуждать. Все мы разные.

— А вы в детстве чувствовали плечо старшего брата?

— До определенных пор, пока он не женился. В школьные годы он частенько дрался, защищая меня, а я таскала ему любовные записочки от своих подруг, мы ведь учились в раздельных школах — мужской и женской. В Андрея многие влюблялись. В десятом классе брат вздумал жениться. Папа написал тогда ему очень нежное и мудрое письмо, в котором предостерег: «Не будь, как листок на ветру, не бросайся в любовь, как в глубокий колодец». И Андрей внял совету!

— Эту чрезвычайную любвеобильность Андрей Тарковский тоже унаследовал от отца?

— Папа не был ловеласом. Просто, как и всякий творчески одаренный человек, он умел ценить красоту. В юности папа был влюблен в Марию Фальц. Чувство к ней пронес через всю жизнь. Может быть, потому, что она рано умерла, и они не жили вместе — быт ведь разрушает отношения, особенно такой страшный, советский быт. Потом отец полюбил мою маму, но они рано поженились. А такие браки хрупкие. Затем в жизни отца появилась Антонина Александровна — чудесная женщина. Папа победил ее своей страстью. Ей было непросто разрушить свою семью и уйти к поэту. Она была милым, добрым, глубоко порядочным человеком. Но и ее постигла участь моей мамы. Кстати, в последние годы они сдружились. А папа ушел к Татьяне Озерской. Знаю, отец страдал от того, что причиняет боль окружающим, но ничего с собой поделать не мог.

— В детстве вы голодали, брат болел туберкулезом, а отец в один из самых трудных годов купил своей жене шубу…

— Мне смешно выступать адвокатом Арсения Тарковского. И не хочется этого делать. Для себя я папину «забывчивость» объясняю особенностями его воспитания. Папа был поздним ребенком. После того как в гражданскую войну погиб его старший брат, он и вовсе стал единственным. Он рос заласканным. Родители осознавали, что он одаренный мальчик, и всячески его баловали. И вот появился такой характер. Может быть, эгоистичный. Знаете, сегодня я думаю так: если бы он был замечательным отцом, или если бы Андрей каждый день звонил маме и справлялся о ее здоровье, тогда, наверное, они не создали бы того, что создали. И Андрей, и Арсений Тарковские были особые люди. Их надо было не осуждать, а беречь.

— И все-таки и отец, и сын Тарковские были роковыми мужчинами. Из-за любви к вашему брату актриса Наталья Бондарчук резала себе вены. А для поэтессы Марины Цветаевой чувство к вашему отцу стало последним в ее жизни.

— Это не совсем так, дело не в роке. Что касается Андрея, то статус режиссера, несомненно, приподнимал его над обыденностью. У него была романтическая, необыкновенная профессия, и каждая актриса, наверное, видела себя Галатеей, а Андрея — Пигмалионом. Что до отношений Арсения Тарковского и Цветаевой… Марина Ивановна на протяжении всей своей жизни нуждалась в присутствии рядом с собой друга, человека, который бы ее понимал. Это давало ей какую-то поддержку, подпитывало ее как поэта, оживляло чувства. Порой она стремилась целиком захватить человека в свой плен. И вот таким человеком на время и стал мой папа. Я не перестаю поражаться этой удивительной женщине: в тюрьме муж, дочь, на руках сын, бездомовье, безработица, она «белогвардейка», «эмигрантка», все от нее шарахаются, а она ищет общения с молодым поэтом Тарковским! Папа был увлечен Цветаевой прежде всего как поэтом, она для него была мэтром. Он не мог ответить на ее горячую дружбу. Потому что был семейным человеком. Однажды, когда Цветаева и Тарковский с женой оказались на книжной ярмарке, он не подошел к Марине Ивановне. Ее это обидело. Так и закончились эти отношения.

— Как вы считаете, в какой степени самая горькая страница вашей семейной биографии — отъезд Андрея Тарковского из страны — связана с женщиной?

— Это сложный вопрос. Конечно, жена Андрея Лариса Павловна очень хотела жить на Западе, и она имела на моего брата сильное влияние. Но здесь всё как-то разом совпало. И лежание фильмов на полке, и то, что Андрея не выпускали поработать в составе жюри на международных фестивалях, и отношение коллег. Ведь кинематографическая среда не особенно поддерживала Андрея. Помню, когда была премьера «Зеркала», Андрей стоял у дверей кинозала — такой одинокий и растерянный, а мимо него проходили коллеги. Мало кто подходил и благодарил за картину. Понимаете, у Андрея уже было мировое признание, он на равных общался с Феллини, Тонино Гуэррой, Антониони, а на родине его по-прежнему не замечали. Это оскорбляло. И всё же Андрей не собирался уезжать из страны, более того, он говорил: я им (тут он показывал пальцем наверх) этого удовольствия не доставлю! А потом всё-таки остался на Западе. Наверное, он просто устал.

— Вы все фильмы брата одинаково любите?

— «Жертвоприношение» и «Ностальгию» я люблю меньше. Мне кажется, в эти картины Андрей привнес свое состояние тревоги, холода, в котором он тогда оказался. Его положение за границей было довольно нестабильным. Хотя ему и предоставили квартиру во Флоренции, но тревога за будущее, за возможность работать ощущалась.

— Ваш брат считал себя великим режиссером?

— Он знал себе цену. Он знал, что обладает большим внутренним потенциалом. Ему было что сказать людям. У него было очень много планов. Он собирался снять фильм «Святой Антоний», планировал поставить «Идиота» и сам сыграть роль своего любимого героя — князя Мышкина. Осознавая собственную значимость, Андрей, конечно, страдал от непонимания коллег… На него сильное впечатление произвело и то, что на Каннском фестивале Сергей Бондарчук якобы проголосовал против того, чтобы дать картине «Ностальгия» Гран-при. Андрей поверил в этот слух, и это стало последней каплей: он решил не возвращаться на Родину и выступил с официальным заявлением, что остается за границей.

— Могу себе представить, как в эти годы относились к вам — родственникам опального режиссера.

— Знаете, было терпимо. Этот надутый шар Системы уже испускал дух. Дело было перед самой перестройкой. Я, конечно, побаивалась: думала, ах, меня уволят с работы… Но пронесло. Правда, сын Андрея вынужден был перейти с отделения космической медицины на лечебную — он понимал, что ему не дадут работать с «закрытыми проектами». Отца тоже никто не тронул. Самым гадким было людское злорадство. «А, ваш сын остался», — говорили папе, больному уже человеку.

— Смерть ваших отца и брата во многом оказалась схожей: оба доживали последние дни не в родных стенах — отец в доме ветеранов, сын — в Париже, на чужбине. В этом была какая-то жизненная логика?

— К сожалению, такой финал был закономерен. Последние годы жизни папа провел в доме ветеранов. Его жена Татьяна Алексеевна, человек творческий, много работала. Быт ее абсолютно не занимал. И папа очень часто жил вместе с ней в домах творчества, ее это устраивало — полный пансион. Для папы же пребывание в этих домах было мучительным. После смерти Андрея папе предложили насовсем переехать в дом ветеранов. Папа был категорически против, я готова его была поселить у себя. Но нашлись друзья, которые посчитали возможным вмешаться в семейные дела, и мое мнение во внимание не было принято. Так папа и умер. Ужасно. Но скажу жестокие слова: каждому из нас надо было сопротивляться в свое время.

— Меня поразила описанная в вашей книге процедура похорон Андрея Тарковского. Неужели никто в этот день так и не сел с бутылкой водки и не вспомнил Андрея Арсеньевича по-русски?

— Водки как раз было много — на поминках. Я не пошла туда, на квартиру, в которой жил Андрей, я лежала в гостиничном номере, мне было плохо физически. Помимо обрушившегося горя сильное впечатление произвела процедура похорон. Все происходило как-то холодно, по-европейски. В Париже после всех чумных эпидемий есть традиция не оставлять гроб открытым, и я Андрея так и не увидела. Потом эта процедура зачерпывания земли ложечкой… А в довершение всего распорядитель похорон сказал, что время работы могильщиков истекло и что они засыплют могилу завтра. Все ушли. Остались несколько человек, и мы эту могилу закопали сами, украсив венками, цветами. Я не смогла уйти от разверстой могилы. Это было бы чудовищно по отношению к Андрею…

— И это был бы уж совсем жуткий символ жизни и смерти великого режиссера. Кстати, о символах. Марина Арсеньевна, через все творчество Андрея Тарковского проходит метафора — зеркало. Что так пытался ваш брат разглядеть в нем?

— Мне кажется, он пытался понять, что он собой представляет, для чего человек в этом мире. Ведь мы не просто так являемся на свет — мы кем-то задуманы. И на нас возлагается Творцом какая-то миссия. Разгадать ее не каждому дано. И Андрею, и Арсению Тарковским удалось разгадать свое божественное призвание. В этом и было их счастье. И их трагедия.

Беседовала Илона ЕГИАЗАРОВА